Марианна Мур

все та же;
приветлива и чудо как зелена,
зеленее, клянусь, не бывает страна.
Что ни имя, то песня, без исключенья.
Разоблаченья от преступников
отскакивают, как мячи; и удары тоже;
но упаси тебя боже обидеть преступника невниманьем.
Ирландцы — дети природы:
плащи-как накидка
венерина, оторочена звездами, на шее
заастегнута глухо, с иголочки новые рукава.

Если в Ирландии вправду
на арфе, бывает, играют вспять
и папоротниковых семян набрать
в полдень бегут, чтоб задобрить впрок
«титантов в броне с головы до ног»,
неужто семян не найдется, чтоб
отучить от упрямства, а волшебству
вернуть права?
Недотепы и горемыки
в ирландских легендах обходятся без матерей
преспокойно, но без бабушек-ни за что.

Эпизодик в ирландском духе:
пара осталась без брачных уз,
когда прапрабабка моя, любой союз
крушившая в пух с мастерством
врожденным, изрекла: «Жених выше похвал,
без сомненья, есть возраженье
единственное: он не
ирландец». Кто фей
перехитрит, ведьм дружить уговорит,
кто продолжает орать
опять и опять: «Не уступлю!», тому не понять,

что с вободным бывает тот,
кто в плен добровольный идет
к безграничной вере, пусть циник зовет
ее наивностью. Быстрые длинные пальцы
расправляют с трепетом бабочке крылья
в летний зной тончайшей иглой
и шалея дрожат над павлиньим хвостом,
мелькнув, зацепляют шерстинкой
за крылышко ястреба — это гордыня
хорохорится ныне, как в колдунах,
не безумие вовсе. Искусные руки не всуе

лен для камчатного полотна треплют —
выбеленное ирландской погодой холодной,
оно неподвластно стихии водной,
как серебристая замша, как живая кожа.
Бусинки витые, полумесяцем вьгнутые, золотые
выемки разве сравнятся
с висюльками фуксии пурпурно-коралловыми?
О Эйре, ужели кайра-танцорка
и тетерка и коноплянка-певица,
чей серебрится голос, как звук клавесина,
ужель знаменуют упорство милейшие птицы?

Значит, выходит такая картина:
они — заколдованный Джеральд, который спроста
превращался в оленя или в громадного кота
зеленоокого. Ввиду житейских неудобств
они невидимками стали, на земле
им жизни нет. Ирландцы твердят: «Ваша печаль —
нам в печаль, а ваша радость —
в радость и нам». Мне бы хотелось
в это поверить хоть частью ума.
Я в печали, уйму раздраженье едка ли, я ведь
ирландка сама.

           "Я не бесчувственна, не ревнива, не суеверна и не склонна к изменам, 
            не ядовита, не высокомерна и совсем не омерзительна".
            Изучая его выражение каждый день
            в порыве отчаянья,
            но без повода и особой необходимости,
            Я, охотней всего, разбила бы зеркало вдребезги.
            И хоть любовь к порядку, преданность, непосредственность, простота
            с характерной пытливостью - те немногие качества, которые я от него
            ожидаю,
            всё-таки, пусть некоторые из лиц, ну хотя бы одно из них, останется
            запечатлённое в памяти - 
            оно мне необходимо, чтоб радовать разум и глаза.

                  Так в чём же мы неповинны,
                   и в чём наша вина? Все мы - нагие
                   и беззащитные.
                   Отсюда и наше мужество: 
                   у бессловесной вещи -
                   презренье к сомненьям.
                   То, что немая кричит, а к чему глухая прислушивается
                   получается,что наперекор несчастью и смерти,
                   растёт отвага, и в собственном разгроме
                   крепнет дух.
                   И счастлив он оттого, 
                   что всё видит насквозь -
                   тот,кто вызов смертности принял,
                   и в одиночке
                   поднимается над собою,
                   как море, клокочущее в глубине, чтобы стать свободным,
                   хоть это невозможно -
                   в пораженьях
                   своё продолженье находит.
                  Так поступает тот,
                   кто в силе своей уверен. Даже птица
                   песней растёт,
                   выпрямляется.
                   Заключённая в маленьком тЕльце,
                   утверждает песней. что низменно быть только сытым,
                   что чистая радость - это радость песни,
                   что первое - смертно,
                   а второе - вечно.

Если «сжатость есть первое достоинство стиля»,

то этим достоинством ты обладаешь. Сокращаться

(как и смущаться) умеет не каждый.

Ибо то, что мы ценим в стиле, - не побрякушки,

не случайные находки

или умение сказануть,

но скрытый принцип,

когда, при отсутствии ножек,

можно предъявить миру

свои уникальные рожки.

не слишком высока
(я повидала)
внутри светла, хоть в облаках,
словно камень лунный
желтизной горя,
свет из трещин подспудный
в голубом мерцанье фонаря
у входной двери.
Нет ни нареканий,
ни пожеланий,
просто, но исполнено смысла.

Черной массой нависло
дерево над карнизом
с четкостью Магритта,
но сдержано, скрыто.

Что бы то ни было, это - страсть:
доброкачественное слабоумье, которое
пожрет Америку способом,
противоположным тому,
как Минотавр питался.
Это - нежность Мидаса;
из самого сердца,
не иначе, того, кто в силах
вынести непонимание -
взять вину на себя
с "благородством деяния",
став первопроходцем небезразличия
без дерзости или величия,
переросшего
недоросшее измельчание.

Чем бы ни была, пусть будет всегда
без аффектации.

Да, да, да, да.

Я размышляю - думаю, то есть,

Шум устроить невероятный, но быть аккуратной.

Раздражена ль? Да, избегаю

слов "обожаю" и "печаль".

Я даже, скажем,

слово "зануда" употреблять не буду.

Мне отвратно "божественно"

в смысле "приятно" и, естественно,

"ужасный цвет" - в нем ужаса нет.

Пусть не блещу фигурой, хочу

чтоб не стеклом "Атлас" спрессованным был сейчас,

но чтобы он был теснен.

Не стану писать рьяно

"восторг" и "убог"

и даже рок- овой зарок (даже оправдан если)

или "чудак- оватый дурак" (даже если уместно)

Удалось ли мне спастись? я в западне

маюсь болезнью этой словесной

без пауз у фраз

нет лирической мощи, в отличие

от аттической или сафической

Без сомненья это не стихотворенье.

Я уверена в том

Божественного нет в земном Нет земного в божественном

* С пылом, задором (франц.). ** Стихотворение посвящено поэту Эзре Паунду.

Укрепились в жизни, укрепились ли в смерти ради
медалей и объявленных побед?
Они сражаются, сражаются, сражаются, слепец,
мнящий, что видит свет -
не в силах увидеть, что поработитель
порабощен; ненавидящий ущербен, О яркая, О
незыблемая звезда, О бурный
исхлестанный океан, пока
ход вещей, мелочей на свой лад
не сдвинется, девятый вал
превращает нас, зрящих, в зрячих,

познавших бездну. До сраженья сгинули в море! О
звезда Давида, звезда Вифлеема,
О черный имперский лев
Господень - эмблема
восставшего мира - он с нами, наконец,
он вступил в схватку. Есть ненависти венец,
под которым - лишь смерть; есть любовь, без которой
нет царя; благие деянья
благословляют нимб.
Вирус болезни приносит болезнь,

Вирус доверья может доверье создать. Они
сражаются в пещерах и пустынях, друг
за другом, батальоны, эскадроны,
дерутся, чтобы недуг
я превозмогла, Сама; у одних -
недомоганье, у других - исход
смертельный. "Человек
человеку - волк", и мы пожираем себя.
Врагу не нанести сильней урона
нашей обороне. Пилот

пикирует, дабы не спасся слепец, но
Иов, сломленный фальшивым утешеньем,
знал, что нет ничего подлей,
чем зрячий слепец.
О жив мертвец,
гордящийся тем, что слеп. О прах земли,
прущий напролом,
доверье порождает мощь, а вера
привязана к любви. Мы
клянемся битве - это
обет - "Никогда не возненавидим
черных, белых, краснокожих, евреев,
Неверных, Неприкасаемых". Мы не вправе
давать обеты.
Стиснув зубы, они дерутся, дерутся,
дерутся - одних, кого знаем, любим,
других любим, но не знаем - дабы
сердца не онемели.
Это меня излечит, либо
я - то, во что не верю? Одни

в снегах, другие в зыбучих песках, средь скал,
понемногу или все больше они
дерутся, дерутся, дерутся там,
где смерть, могла бы
быть жизнь. "Когда человек - добыча гнева,
он во власти внешних сил; когда же он
в терпении укоренен,
в терпении, в терпении, что есть
деяние, то есть красота", защита солдата
и мощнейшее оружье

в борьбе. Мир - сиротский дом. Неужто
у нас никогда не будет мира без горя?
Без мольбы умирающих о помощи, которой
не будет? О смерть,
безмолвная форма в прахе, смотреть
не в силах, но все же должна. Если эти
великие пациенты умирают - если все смерти,
агонии, кровопролитья,
научат нас жить, значит они не напрасны.

Сердце, затвердевшее от ненависти, О железное сердце,
железо железно, пока не заржавело.
Не бывало войны, которую мы не вели
в себе самих. Я должна то и дело
сражаться, пока не одолею в себе
причину войны, но ее не приму.
В глубине души я не сделала ничего.
О Иудин грех!
Красота вечна,
а праха короток век.

Когда б я, сродни Соломону,
загадала желанье -

хотела бы... О превратиться в дракона,
в символ власти Небес - вроде шелкопряда
гигантского, незримого иногда.
Как была бы я рада!

Если желтый - неверности знак,
значит я неверна.
Мне чужда желтой розы злая воля,
в книгах желтый - знак злой доли,
а символ добра - белизна.

Но все же твое достоянье,
твоя личная тайна
может обидеть слух
оскорбленный, на дух
не выносит наглость она.

Человек смотрит на море
с точки зрения тех, у кого столько же прав на него,
как у тебя,
человеку свойственно быть посреди явлений,
но невозможно стоять посреди этого,
морю нечего дать, кроме глубоко вырытой могилы.
Ели встают чередой, у каждой гребешок с изумрудной лапой индейки,
замкнуты в своих очертаньях, безмолвны;
подавление все же - не самая характерная особенность моря;
море - собиратель, бросает быстрые хищные взгляды в ответ.
Есть и другие кроме тебя, у кого был такой взгляд -
он уже не выражает протеста; рыбы уж не исследуют их,
ибо не уцелели даже их кости:
мужи опускают сети, не ведая, что оскверняют могилу,
и быстро отгребают назад - лопасти весел
движутся вместе с лапами водных пауков, словно и нет
такой вещи, как смерть.
Морщины волн наступают фалангами - прекрасны
под пенною сетью,
и сникают выдохшись, пока море колышет водоросли;
птицы плывут по воздуху на бешеной скорости, издавая свистящие кличи,
как издавна -
черепаховые буруны бичуют подножия скал, бушуя
под ними,
и океан под пульсацией маяков и шумом бакенных колоколов,
катит волны, словно он не круговерть, где все,
что падает, тонет,
вертит и крутит вещами, но не по умыслу или злой воле.